— Каждый день ходит во дворец…, - повторил иезуит и улыбнулся: "Его величество на днях возвращается в Запретный Город. Сами понимаете, для чего".
Отец Франческо непонимающе взглянул на священников. Те рассмеялись. "Вы еще не знаете здешних обычаев, — объяснил ему отец Лоран, — все важные объявления принято делать здесь, в столице. Отец Амио, неужели? — он взглянул на старика.
— Как раз месяц прошел, — развел руками тот, — думаю, со дня на день страна услышит радостные новости. Должен сказать, — он налил себе еще чая, — я еще не видел его величество таким счастливым. Думаю, нас ожидает удачный год. Отец Лоран, вас, наверняка, потом позовут во дворец. Вы же знаете, император, — отец Амио вдохнул запах жасмина, — прислушивается к мнению наших врачей.
— И очень хорошо, — заключил отец Франческо. "Вообще, господа, нам надо помнить — все испытания, через которые сейчас проходит орден, — это просто горнило, которое посылает Господь, чтобы проверить нашу стойкость. Я, как посланник его Святейшества, буду рад уверить его в том, что здесь, в Китае — орден крепок, как никогда".
— К вящей славе Господней — эхом пронеслось по комнате. В открытое окно виднелся закат, что играл над Запретным Городом. Отец Франческо откинулсяна спинку большого кресла: "Да, все это — преходящее. У нас есть здешний император, есть императрица Екатерина — отец Корвино очень вовремя стал, как бы это сказать, ее фаворитом. Все будет хорошо".
Джованни проснулся. Не открывая глаз, он пошарил рядом с собой пальцами. "Скоро, — сказал себе он, вздохнув, вспоминая свой сон. "Совсем скоро мы будем вместе".
Он поднялся. Умывшись, надев халат, Джованни порылся в кипе бумаг на столе. Чертежи лежали в самой середине, в запыленной папке, которая ничем не отличалась от других.
Джованни нашел их вечером, вернувшись из Летнего Дворца, все еще ощущая рядом сладкий, кружащий голову аромат розы.
Они могли только писать друг другу — каждый раз, когда он приходил во дворец, та смуглая девушка со строгой прической ухитрялась подстеречь его где-то и сунуть в руку клочок бумаги.
— Сожги, любовь моя, — увидел он строки в конце самой первой записки, и повиновался. Проследив глазами за легким дымком, он подумал: "Когда мы поженимся, мы никогда больше не будем расставаться, обещаю. Ни на мгновение".
Джованни свернул чертежи. Взяв свечу, ступая на цыпочках, он спустился вниз. Дверь передней была открыта. Он, вдохнув свежий ветер, вышел в сад.
Его уже ждали. Невысокий, худощавый человек в темном халате оторвался от ствола дерева. Приняв чертежи, китаец показал рукой за ограду.
Джованни увидел неясные очертания лодки на озере. "Правильно, — подумал он, наблюдая за тем, как незнакомец ловко справляется с замком на воротах миссии, — лучше чтобы я сам все сделал. Поджечь порох дело нехитрое, а вот возиться с трубами лучше мне".
Лодка заскользила по водной глади. Джованни, подняв воротник халата, посмотрел на ров, что окружал Запретный Город.
— Через стену не перебраться, нечего и думать, — вздохнул мужчина и вздрогнул — китаец указывал куда-то вниз, в темное пространство воды. Джованни перекрестился: "Ну, так тому и быть".
Они долго ползли по бесконечному, пахнущему сыростью пространству. Джованни, вспоминая схему, считал повороты. "В самом сердце дворца — понял он. "Правильно, Мэйгуй же говорила — тут бассейн, с подогретой водой. А вот и трубы, которые его питают".
Китаец, чиркнув кресалом, зажег свечу. Джованни поморщился — из углов раздавался писк крыс.
— Вот тут, — он посмотрел наверх, на каменные своды подвала, и показал китайцу на земляной пол, очертив пальцем круг. Тот кивнул. Джованни увидел скрытый, еле заметный огонь в непроницаемых, черных глазах. Джованни вспомнил свои расчеты. Он оказал китайцу раскрытые ладони — десять раз.
— Сто фунтов пороха, — Джованни осторожно прикоснулся к трубам. "Тут все закипит, сразу же. Сейчас полы не подогревают, лето на дворе. Мэйгуй мне написала, что не стоит рисковать — печи затушены, а разжигать их — слишком опасно. Ничего, мы и так справимся. Пусть потом ломают голову — почему это вдруг в бассейне вода закипела. Даже если будет взрыв — ничего страшного. Спишут на то, что трубы не выдержали напора. Все-таки, — он, на мгновение застыл, — за паром будущее. Он сможет двигать не то, что тележку — а огромные механизмы. Для перевозки людей, например".
Китаец потрогал его за плечо и коротко сказал: "Халкьен".
— Послезавтра, — понял Джованни. Похлопав рабочего по плечу, он улыбнулся.
Отец Амио еще раз осмотрел скромную каморку с распятием на стене, убранную постель, заваленный книгами и бумагами стол. Присев в кресло, погладив седую бороду, он вздохнул.
— Странно, — подумал иезуит, — он головой рисковал из-за этой булавки, а теперь и не носит ее. И здесь ее нет — во всяком случае, я не нашел. Да я вообще ничего не нашел, пора и уходить — светает скоро, не ровен час, он решит пораньше из Дворца вернуться. Нет, — священник встал, — ничего подозрительного. У отца Альфонсо просто мания какая-то — всех проверять. Хотя так безопасней, конечно.
Иезуит обвел взглядом комнату: "Следов я, конечно не оставил, он ни о чем не догадается". Он провел рукой по корешкам книг: "Тут тоже — ничего запрещенного, одна математика и астрономия".
Наклонившись к столу, отец Амио наугад раскрыл одну из тетрадей и отпрянул — на полях, рядом с чертежом машины Вербиста была искусно нарисована еще не распустившаяся, маленькая, скромная роза.
— Любовь моя, — прочел иезуит неуверенно написанные иероглифы. Священник пробормотал: "Вот оно значит, как. Ну что ж — остается только исправить свою ошибку".
Император посмотрел на планы, что лежали перед ним. Подняв голову, он увидел бесстрастное лицо Хушэня.
— Хорошо, — Хунли потрещал пальцами. "Пусть начинают ремонт. Я не хочу, чтобы она носила ребенка здесь, в столице. Слишком много завистливых глаз, слишком много баб, — он скривился, — да и вообще, — людно, шумно. Пусть живет в уединении, под присмотром врачей. Я к ней буду приезжать".
Из раскрытого окна тянуло вечерней прохладой. Хунли поднялся и вышел в пустынный, тихий сад. Мэйгуй сидела на мраморной скамье, держа на коленях собачку, что-то говоря — ласково, нежно. Рядом — Хунли пригляделся, — стояла маленькая игрушка — эмалевый, изукрашенный драгоценностями, дракон.
— На подушке сидит, — подумал император. "Надо, чтобы она зашла в комнаты — май на дворе, все же ветрено".
— Завтра я сделаю официальное объявление о беременности благородной дамы Мэйгуй, — не поворачиваясь, сказал император. "Пока для двора. В конце лета разошлем гонцов в провинции. Я хочу, чтобы страна порадовалась".